В этой деревне нет соседей, а встречи c людьми очень редки. Утром Абдулле за воротами дома некому кивнуть головой, крепко по-башкирски пожать руки. В деревне всего два дома под крышей. В одном живет Абдулла. Другой пустует. Иногда брошенный становится приютом туристам. Дверь в нем не заперта. В комнате две сетки от железных кроватей, в углу охапка сена. Печь в трещинах. Застоялый запах дыма. На стенах чего только не прочтешь! Всяк стремится о себе знак оставить. Пришел, ушел. А метка – вот она. Каков человек, таковы и мысли его на стене. Все как в дикой природе. Медведь, тот над головой лапой с дерева кору сдирает, волк – по иному территорию метит. А человек? Пишет, что на ум взбредет. Народ здесь разный бывает. Летом туристы, рыбаки. В предзимье охотники, браконьеры. Поди различи их. В глухомани закон – тайга, а охотовед один – совесть. Наступит зима, завалит все снегом до метра – уж тогда ни души. Жилье старика отшельника только зверье навещает. Абдулла со зверьем ладит.
Но и от людей он не таится. К гостям обязательно подойдет. Не спеша достанет из-за пазухи наушник, приладит его, включит аппарат и к незнакомцу с вопросом: «За лосем, медведем? Аль рыбку половить?» Вопрос незнакомцу вроде как по душе. А Абдулла в глаза смотрит. Его и убеждать не надо, какой ты хороший. Худому человеку руки не подаст, а только начнет наушник в ухе шевелить да проводок пальцами перебирать, а после махнет рукой – не слышу, мол, и уйдет восвояси. Зверье бережет, а если поздоровался за руку – непременно подскажет, как найти клевое место на речке, туристам разъяснит путь к вершине, охотнику утвердительно кивнет головой: есть, есть еще дичь в тайге, не перевелась. А где? Ты же охотник.
По прямой от дома Абдуллы до вершины Большого Иремеля через хребет Аваляк, через Тыгынское болото, как птице лететь, пяти километров не будет. А ежели тропами по бурелому, по тайге подниматься – день ходьбы. Стало быть, на закат с вершины Иремеля полюбоваться лишь время и останется.
Интерес к краю и любопытство заманили нас с другом в те места. Поразмыслив над картой, проложили маршрут к истокам Белой. Поздней осенью на «УАЗике» полпути прошли по сухой промерзшей дороге. А как вышли на семисотметровую высоту – пейзаж преобразился. Зима. Все в снегу. В тот год исток Белой искать не стали, завлекла отчего-то другая дорога. Сверток на исток оставили справа. Зато открыли для себя «имение» Абдуллы. День был солнечный, ветреный. Большая поляна, ярчайший снег, вдали Аваляк, внизу речушка. Ее вот-вот скует мороз. Среди этого безмолвия два дома – и никого. В одном, как нам показалось, еще недавно, с полмесяца-месяц жил кто-то. Но безлюдье кругом. На снегу лишь следы мышей да лисицы. Подумалось: хозяин на зиму покинул жилье. А в ту осень Абдулла в больницу попал, беда случилась. Мотоцикл «Урал» коляской на пень наскочил, не удержался Абдулла, упал, придавило ездока железом. Сутки иль двое в тайге пролежал он под мотоциклом без сил. Нашли охотники, от верной смерти спасли.
Речушка за домом на диво водой белеса. Белая. Тут и голову не надо ломать, откуда название. С истоков вода в реке уже белая. Встреча с деревней, с Белой была недолгой. У реки вылил минералку, опустил бутылку в молочную воду, прижал горлышком к камню. Зафырчал, забулькал воздух. «Агидель» – красивое имя у реки, ежели произнести по-башкирски. Река действительно красива: то горный перекат с изгибом, то вдруг плес, а на повороте – омут. С камня на камень можно в три прыжка оказаться на другом берегу. Но есть берега обрывистые, подмытые, заваленные сучьями и сухостоем – бушует в половодье, в брод не перейдешь. По берегам заросли черемухи, рядом нетронутый еловый лес, местами замшелые березы. То ли белое безмолвие и заснеженный лес, то ли пустая деревня с ее тайной и большое кладбище на краю с огромными каменными плитами, торчащими из земли, то ли что-то неосознанное вдруг определилось в одно: здесь непременно надо еще побывать.
Как ни странно, но на карте Башкирии эта первая деревня в два дома на реке Агидель (на Белой) обозначена крупным кружком. Бай(ак)сакалово. Ак – это я сам в слово вставил, чтобы разобраться в названии. Если попытаться перевести название на русский, то смысл будет таков: богатый старец. Кто жил в тех местах, сказывает: от леспромхоза работали, лес валили, по Белой до Белорецка сплавляли. В послевоенное время лес всюду валили. А деревня, судя по большому кладбищу, издавна на Белой стоит.
За прошлые годы мы не раз еще бывали в Байсакалово, познакомились с Абдуллой поближе. Живет Абдулла на берегу Агидели без малого четверть века. Раньше были соседи, но вот уже несколько лет он здесь единственный оседлый житель. Жизнь прошла как у многих из его поколения. С 1926 года он. Фронт, работа, семья. В подробности Абдулла вдаваться не любит. В ответ на вопрос, почему один вдали от людей, вспомнил, как однажды там, где он жил раньше, к нему ночью залезли воры, как когда-то у магазина угнали велосипед, а еще (в кои-то веки!) надавали тумаков. На людей не в обиде, просто захотелось душе быть в единении с природой.
Угодить душе!? Трудно даже представить сегодня жизнь вдали от цивилизации. Нет электричества, удобств, магазинов, нет ничего, к чему так быстро привыкает человек. Зато есть удивительно чистый воздух, есть мелодия ветра, журчание реки, есть тишина ночи, есть темное небо с поразительно крупными звездами. Однако все это Абдулла чувствует лишь наполовину. Потерян слух. Вместо телевизора можно смотреть в окно. Ни в одном фильме не увидишь, как под окном мышкует лиса, как зайчиха приходит к жилью, чтобы погрызть желтый ледок у лошадиного следа, как по весне на поляне бьются косачи иль важничает глухарь, как по реке, посвистывая, проплывает выдра, охотится норка. Все это каждый день, год за годом рядом, и не где-то там за доллары на суетливых «необитаемых» островах. Зверье Абдуллу не боится, по его рассказам, даже волчица, чье логово было в километре от жилья, часто провожала его до покоса и однажды до смерти напугала помощника. Про медведя Абдулла сказал, что умнее зверя нет в природе, и в доказательство привел случай из жизни бывшего соседа. Решил тот на мишку капкан поставить. Попался зверь, в лес капкан утащил. Сосед по кровавому следу нашел капкан с медвежьим пальцем, а через месяц – свою задранную зверем лошадь. Из двух десятков в табуне медведь выбрал именно соседскую – рассчитался с обидчиком.
Абдулла, считай, местный горец. Живет он на высоте 612 метров (это на триста метров выше Миасса). В июне там еще снег, в августе уже снег. За короткое лето земля родит только травы и чуть-чуть картошки. Чем сыт Абдулла? Не ошибусь, если скажу: трудом. Лошади, коровы, куры и трактор «Беларусь» – вот его натуральное хозяйство. А сыта ли душа? Наверное, да. Абдулла стихи пишет, по-своему, как умеет, чаще белый стих выходит. О чем стихи? Да о том, что рядом – про леса и реку, про горы, что вдали, про стужу, про капель весной и половодье на Агидели. Наизусть чуть не все прочтет, да понять русско-башкирский не всегда получается. В сенях у двери на тетрадном листке тоже его стих, вроде как молитва, а суть та же – как радостно душе в природе.
Не скажешь, что Белая в верховье богата рыбой, но есть серебристая рыбешка на перекатах, водится налим. Нынче редкий рыбак едет за рыбой. Сейчас рыбы в магазинах на выбор всякой. Нынешний рыбак любит процесс. В предзимье активизируется налим. А что, если за налимом?.. Шесть часов ушло на дорогу, два из них на последние пять километров. В горах снегу выпало – «УАЗики» мостами гребли, брод на Белой льдом сковало. Пришлось лед бензопилой прорубать. Еле добрались до «имения» Абдуллы. На стук в окно вышла женщина: «Вам Абдуллу?», скатала снежок и кинула куда-то под навес: «Абдулла совсем не слышит». Абдулла рад встрече: «Лошадку запрягать надо!» и кивнул на наши умазанные вездеходы. Гостинец (индийский чай) принял с благодарностью, от ста граммов за встречу наотрез отказался. Ткнул пальцем в небо: «Если б выпивал – давно бы уже там был».
Засветло успели соорудить бивак, поставить на снегу палатку, наготовить дров, в реке на налима раскинуть на ночь закидушки. Абдулла к костру подошел так тихо, что мы даже вздрогнули от неожиданности. В руках у него был подойник и пластмассовое ведерко.
– Молоко свежее, только сейчас жена подоила. А это творог. Жена по-особому его готовит.
Вкуснее того творога в жизни из нас никто не пробовал. Творог из топленого молока. А молоко жирное, ароматное, назову лекарством – не ошибусь.
У костра Абдулла рассказывал про лес, про то, как однажды поймал большого налима, про юность вспомнил: взяли на фронт, не было еще и шестнадцати. В разговоре он не раз подчеркивал, что сейчас есть в доме хозяйка.
– Абдулла, ты же вроде один жил? Женился?
– Жены, они то приходят, то уходят. Эта с той осени здесь. Вторая зима будет. Не каждой нравится глушь.
– А сколько всего жен-то было, Абдулла?
– Тринадцать.
– !!!???
Жене Абдуллы от нашего стола мы тоже послали гостинец: яблок, помидоров, огурцов.
Про рыбалку скажу: ночью процесс был – поймали налимчиков, правда, некрупных. Утром походили с удочкой по реке. После обеда заехали к Абдулле попрощаться.
– Когда еще приедешь?
– Может, нынче еще раз, но скорее всего будущим летом.
– Лося к березе привязать?
Знаю, что шутит, но соглашаться боюсь. Абдулле уже семьдесят восемь, однако сил и сноровки у него и на это хватит.
– Абдулла, чего привезти?
– Чего надо, все равно не привезешь.
– Вы нам газет привезите, и побольше, – делает заказ его четырнадцатая жена.
– Про новые законы, про монетизацию льгот пенсионерам?
– Ну, их к шайтану. «Спид-инфо» привезите. Слышите, обязательно!
У Абдуллы опять забарахлил слуховой аппарат, трет пальцем наушник, теребит проводок, а так хочется знать, отчего смеются гости.
Год пролетел, будто и не было его. Снова осень. Тихая и на редкость сухая. Лесные дороги манят в горы, в глухие, необжитые места. Отчего-то вновь захотелось навестить Абдуллу. Как прожил год этот отшельник вдали от людей? Не затосковала ли по городской суете его четырнадцатая жена? Прикупили гостинцев, взяли газет и в один из ноябрьских выходных задолго до рассвета вновь собрались с друзьями в верховья Белой.
Осеннее утро встретили уже за Кирябинкой. Ту разбитую и непролазную дорогу, что мучила нас в прошлую поездку, засушливая осень превратила в лесной асфальт. Ехать было на удивление легко и интересно. Глухари совсем не боялись машины. Склевывая придорожную гальку, они взлетали так близко, что можно было даже рассмотреть у самцов взлохмаченную бородку под клювом. Птицы не улетали далеко, рассаживались на ветках. Мороз лужи в колеях уже надежно сковал льдом.
– Не представляю, как это Абдулла всю ночь пролежал под мотоциклом? Помнишь, он говорил, что осенью перевернулся и чудом остался жив.
– А мне один знакомый сказывал, что это брат его, с охотниками нашел тогда Абдуллу. Водитель остановил машину, ну сам понимаешь, кто куда. И вдруг слышит один из них: в низине кто-то стонет и запах бензина в лесу. Пошел, а там мотоцикл на боку. Ездок еле живой в грязи лежит, рука и нога коляской зажаты. Абдуллу сразу узнали. Они-то и отвезли старика в больницу.
– В тайге случайностей не бывает. На десятки километров горы, болота, глушь. Кругом никого. Его никто не искал, а вот нашли. Судьба у Абдуллы видно такая.
Поворот, последний подъем, а на спуске – Байсакалово как на ладони.
Дом, стайка, забор из жердей. В доме топится печь. У ограды запах березовых дров и хлеба. Над горами удивительно синее небо. Ни облачка. Тишина такая, что за сотню метров слышно, как журчит на камушках Агидель. Местами трава все еще седая от ночного мороза. Искрится иней под ногами, но солнце уже разогрело землю, и запахи осени влекут побродить по опавшей листве.
Абдулла, завидев «УАЗик», спешит навстречу, за ним вышла жена. На всю округу пищит его слуховой аппарат. Абдулла узнал прошлогодних гостей, улыбается. С минуту пожимаем друг другу руки. Аксакал по-прежнему подвижен, легок.
– За медведем аль рыбку половить? – и опять знакомый прищур глаз. При встрече у него для всех один и тот же вопрос.
– Лед на реке, а самовар на столе. Идемте в избу чай пить, – зовет нас хозяйка.
Но нам не терпится удочки размотать. Вручаем гостинцы – и к реке, пообещав, что обязательно зайдем почаевничать.
Агидель почти вся подо льдом. Мороз под Иремелем давно уже властвует. Река обмелела. В заводях лед палкой не пробьешь, а встать опасно. На перекатах вода пенится, журчит. Молочная пена наползает на лед. Ни поклевки. Река настолько стала белесой, что возникает желание пройти до истока, разузнать, где и что размывает она. Но на это и дня не хватит.
Норка по траве скользнула на лед. Остановилась напротив. Метров пять между нами. Темные бусинки разглядывают меня. Присел на корточки. Норка пристально смотрит, даже головку повернула набок. Пытаюсь определить, американский или европейский вид у этой животинки. И, как на грех, подводит память, не могу вспомнить, в чем их отличие. Норка тоже пытается определить – кто же это. На Абдуллу ну никак не похож. Потянула носом – и под берег.
Ближе к обеду собираемся у машины, берем с собой провизию – и в гости, на чай. Во дворе незлобно лает Борман. Попутчики уже в избе. А я читаю стих Абдуллы, тот, что у двери как молитва.
Как красиво, я восхищаюсь,
Красоте ее поражаюсь.
Ничего нет лучше лесов,
Нет и лучше природных даров,
Красота ее неповторима,
Вся прелесть в ней неотразима.
За дверью громкий голос хозяйки:
– Ну, наконец-то. Я уж чай третий раз кипячу.
На столе чего только нет, и все самое что ни на есть натуральное. Молоко, сметана, творог, теплый хлеб из печи, варенье из лесных ягод. Душистое...
Мы тоже свой провиант на стол – удивить аборигенов копченой колбаской, заморскими фруктами и консервами.
Как и в прошлый раз, с интересом разглядываю нехитрое их жилье. Изнутри бревенчатый дом побелен. Чисто, прибрано. Посередине русская печь с очагом. Под потолком в углу с десяток керосиновых ламп. Две кровати, большие пуховые подушки. Рядом с ковром новинка в доме – красное полотно. На нем щит со звездой, листья лаврового венка и надпись «Защитникам Отечества». У окна швейная ножная машинка. Приметно, без дела не стоит. Полка с двумя рядами книг.
– Абдулла, что читаешь? – показываю на книги.
Абдулла тянется к полке, вытаскивает толстую, зачитанную – «Генералы Башкортостана».
– Читал?
Мотаю головой.
– А эту? – в руках Абдуллы уже военно-исторический роман.
– Начнет читать – до утра просидит. Ругаюсь на него. Керосин совсем не бережет.
У хозяйки в доме свой уголок. Залавок, посудник, газовая плита. А чашек, тарелок, ложек, поварешек, сковородок – на взвод хватит. И каждому предмету свое место определено. Все на виду, все под рукой и в чистоте.
Слуховой аппарат Абдуллы включен, и от него на весь дом тонкий противный писк, как комар в палатке.
– Абдулла, выключи ты его, надоел! – кричит жена. Ей хочется показать гостям, что и она в доме не муха на потолке. И уже нам: – Вот так пищит целыми днями. Я ему – выключи, выключи, а он – хочу, говорит, тебя слышать.
Абдулла на сей раз ее не слышит. С интересом разглядывает цифровой фотоаппарат в моих руках.
– Пленка тридцать шесть кадров? У меня был «Зенит».
Включаю экранчик. Абдулла дивится мгновенным снимкам.
– Чего только вам не делают, паразиты! Мне новый аппарат в прошлом году дали, и тоже визжит. Где хороший купить?
Рассаживаемся чаевничать за небольшой стол у окна. Хозяйка хлопочет, угощает. Прошу Абдуллу вспомнить стихотворение про русалку (в прошлом году не записал), достаю диктофон. Абдулла смотрит искоса на штуковину, потом на меня.
– Шпион?
Все хохочем. И уже не торопясь, на распев:
– На Южном Урале,
где леса и горы,
Над рекой Белой
дед построил дом свой.
(Здесь никого нет, кроме меня.)
Тут леса безлюдные,
звери ходят дикие,
На ветках высоких елей
качаются лешие.
Тут красивый мир большой,
Здесь тишина и покой,
Вокруг пышные леса,
Живи и радуйся, душа!
– Вот так ходит, смотрит и начинает сочинять.
Примечаю, что Фануза одобряет его творчество.
– Байсакалово всем нравится, а жить никто не хочет. Говорят, здесь света нет, а сами придут – и в черных очках ходят. Тама, в городе, мильон человек, кого солнце осветит? А тут только двое, солнце на двоих. – У Абдуллы своя философия жизни. С ней невозможно не согласиться.
Нам всем интересно, как Абдулла ладит со зверьем.
– Волки совсем его не боятся, в свою семью принимают. Волки с коровами вместе ходят. Медвежонок приходил к нам. Телят мы поили молоком из корыта. Медвежонку тоже захотелось молока, наверное. Прибежит, быстренько выпьет вместе с телятами, а мать вон там, на горке, ждала его. Телята не боятся его, привыкли. Вырос уже, наверное, сейчас не видать.
Абдулла жену не слышит и ведет свой рассказ.
– У меня был друг, Николай Григорьевич. Он первый зажег атомный костер. Этот, как фамилия-то, атомщик. С Курчатовым он работал. Он любил природу, зимой и летом ходил ко мне. Только недостаток был у него – ноги отказывали, и старуха контролировала его. Я ему стишок сочинил. Он переписал и детям в Москву отправил.
– А как Абдулла пенсию получает, привозят?
– Ходит. В Учалы ходит, потом с Учалов в Уразово. Он в двенадцать часов ночи выходит на лыжах. В шесть утра садится в автобус, едет в город. Этим же автобусом возвращается. И на лыжах обратно. В четыре-пять утра дома.
– Представляешь, сутки в дороге, туда и обратно шестьдесят километров ночью по лесу. Это как нам в Индонезию съездить.
– А сколько лет Абдулле?
– Двадцать шестого декабря восемьдесят будет.
– А как он ориентируется ночью?
– А он дорогу знает. Буран заметет, он все знает. И все звери его знают.
– Кушай, не стесняйся. Если ты мне спасибо скажешь, у моей коровы больше молока будет, – угощает нас Абдулла.
– Абдулла, а крест там, в лесу, откуда?
– Туристы приходили, пьянствовали, а проснулись – один в раю.
– Абдулла совсем не пьет, а я уже давн… – и тут хозяйка осеклась.
Но этого было достаточно, чтобы взгляд отметил на ее лице следы иной жизни, до Байсакалово.
– А правда, про вас кино снимали? Учалы показывали по телевидению?
– Весной снимали, ко Дню Победы. Сказали еще из «НТВ» приедут. Потому, что наше кино второе место по России заняло.
Фануза что-то на своем языке стала говорить Абдулле. Несколько слов были понятны «телевизор», «кино». Абдулла смотрел в окно отвлеченно и ни слова в ответ.
– Он не любит, когда его хвалят. Вообще не любит.
Память у Абдуллы крепкая. Служил он на Камчатке. И за чаем выдал нам всю военную тайну про батареи, что стояли во Владивостоке, на острове Русском. Ну, конечно же, полувековой давности. Рассказывал Абдулла, как пытался пчел развести, какие травы он собирает, что помогает ему быть здоровым, откуда силы берет, как готовит золотой корень. А если предстоит долгий путь или тяжелая работа, то разводит жирным бульоном курт и пьет. (Курт – это молочный продукт.) Утверждал, что курт всегда пил их национальный герой Салават Юлаев. Оттого сильный был и смелый.
Нам же оставалось только удивляться житейской мудрости отшельника Абдуллы. Двадцать лет живет он вдали от людей, в глухой стороне у истоков Белой. Нам и в этот раз трудно было понять, как можно здесь жить, надеясь только на Бога и свои силы. На те, что он, Бог, дает человеку. Наверное, жить надо в согласии с Божьим миром, быть у Господа на виду. Муравьев у муравейника масса, а один на листочке – все разглядишь: и усики, и лапки. Сколько людей сгинуло в тайге. Ему, обессилившему ночью под мотоциклом, кто-то же послал помощь? Абдулла и сам до сих пор не может осознать, почему жив остался.
Прощаясь, опять спрашиваем: «Чего привезти в следующий раз? Муки, чая, «Спид-инфо»… Газет жена Абдуллы уже не заказывает.
– Может, есть какие-то теплые ненужные вещи? Вы их все равно выбрасываете. Абдулла сам их перешивает, одежду себе и мне шьет.
Какие же мы недогадливые! Уже подъезжая к дому, один из нас в раздумье произнес:
– Живет отшельником, но живет для людей.
– Как это?
– Сколько раз ты в Байсакалово ездил? Зачем? Три рыбешки поймать? А посмотри на Фанузу. Она про городскую жизнь даже вспоминать не хочет.
Холода в ту зиму для отшельников на Белой были немалым испытанием. Там, у Иремеля, было под пятьдесят. Какие же мы недогадливые! Это я про одежду. Кому-то она греет тело, а кому-то – душу.
Через год, в майские праздники, мы опять надумали проведать отшельника Абдуллу, поздравить фронтовика с Днем Победы. От имени почитателей глухих мест написали ему поздравительную открытку – и в путь, на Белую. Подкатили к самому дому. Абдулла, узнав, кто пожаловал, резво сбежал с крыльца и долго пожимал руки. Когда вручили открытку, старик растрогался чуть не до слез и взял под козырек. Хотел было как в юности: «Служу Советскому Союзу!». Да растерялся. Нет Союза.
В середине войны еще и семнадцати ему не было, из ФЗО на фронт Абдуллу взяли. Два года в пехоте минометчиком воевал, потом год в морской пехоте и четыре года, уже после войны, в железнодорожной батарее береговой обороны на Дальнем Востоке служил. Там от выстрелов из 14-дюймовой пушки вертикальный комендор Абдулла Хисматуллин и потерял слух.
Посидели за столом, поговорили за жизнь. Отшельник убедил нас в необходимости пройтись по «его поместью». С удовольствием стал показывать нам свое хозяйство: стайки, конюшни, даже готов был истопить баньку. Поражало трудолюбие этого неугомонного старика. Со двора он повел в лес на покосы, а потом, решив угостить кислицей, потащил нас в крутую гору. За восьмидесятилетним Абдуллой едва поспевали. Он шел легко, а ведь перед этим отмахал километров тридцать: накануне ночью вернулся из Учалов. После того путешествия Фануза сняла с его одежды штук сорок клещей. Поднимаясь в гору, мы старались не отставать от него. Признаюсь: пыхтел и потел. Абдулла же на ходу рассказывал про лес, про зверье, про цветы и лечебные травы.
Фануза в тот день украдкой пожаловалась на Абдуллу. Недели две ходила с синяком под глазом. За что, правда, умолчала. Чуть было не испытали в тот день его твердое слово и мы.
Наши «УАЗики» один за другим забуксовали в болоте и крепко сели. Абдулла настойчиво говорил, где лучше проехать, но наш ведущий – человек своебышный, упертый. Абдулла его убеждать не стал, а взял в руки не то в шутку, не то всерьез весомый аргумент – крепкий березовый дрын. Объехали гнилое место дорогой, что подсказал Абдулла, и распрощались до следующего года.
У друзей в октябре того года была еще одна поездка в Байсакалово.
Двое из них взяли с собой горные велосипеды в надежде, испытывая их и себя, подняться на хребет Аваляк. Водители же решили разведать дорогу вниз по течению Белой. В этой поездке, надо сказать, экстрима хватило всем, и Абдулле тоже. В тот ясный предзимний день с гор неожиданно скатилась волна сухого холода. Велосипедисты первыми вернулись к биваку. Уставшие и вспотевшие, разжигая костер у палатки, они вдруг услышали за спиной нешуточную брань.
– Сейчас же вон с поляны, – к ним живо шагал Абдулла и сердито кричал. – Быстро собирайтесь и… ко мне в дом. Мороз ночью сильный будет.
Темнело, друзья все же остались у костра дожидаться водителей. А те на поляне накрепко засадили в колеях обе машины. Пока одну корчевали хайджеком, вторая уже начала вмерзать в чернозем. Густые осенние сумерки, нешуточный мороз под двадцать…. И ничего не оставалось делать, как идти за помощью к Абдулле.
О, хитрый и мудрый старик! Чтоб не повадно было друзьям без надобности рисковать, для порядка заупрямился, завтра, мол, утром и дернем трактором. В такой мороз ваши машины никто не возьмет. И чуть не силой тянул в дом переночевать. Хорошо, что при тусклом свете керосиновой лампы Абдулла не разглядел выражение лиц экстремалов, а то напрочь бы лишился сна на всю ночь.
Но не таков отшельник, чтобы не помочь в беде. Расспросил, где, на какой поляне осталась техника «папанинцев», галоши на босу ногу – и к трактору. В темноте все сам, без помощников, на ощупь подсоединил проводки, завел пускач, потом движок, прогрел и только тогда поехал на выручку. Ехал в темноте осторожно, не раз вылезал из кабины оценить дорогу. Один «Уазик» вмерз так, что трактор «Беларусь» при рывке заглох и только со второго раза смог вызволить его из ледяного плена. Следом вытащили на дорогу и второй.
Из этой поездки приятели привезли не только массу впечатлений от ночного экстрима в мороз, но и неприятную весть. Абдулла опять остался один. Что-то не заладилось у него с четырнадцатой женой. Про нее ответил загадкой: «Нефартовая оказалась».
В тот раз, по словам друзей, отшельник с какой-то необычной грустью провожал гостей. Аж слезы на глазах навернулись.
За прошедший год Абдулле, наверное, икалось не раз. Вспоминали мы его часто. Как он там, в тайге один? Жив ли? Счет годков старику пошел уже на девятый десяток.
Рассказ о последней встрече с отшельником начну с небольшого отступления. На днях пожилой читатель высказал мне свое мнение по поводу публикаций в газете о старике-отшельнике. Что ты, говорит, заладил: Абдулла да Абдулла, нашел черт знает где какого-то там башкирина-многоженца. Вот взял бы да написал о ком-нибудь другом, ну хотя бы про меня.
Может, и прав он. Город наш большой, людей интересных много, есть удивительные судьбы. Но назовите мне еще хоть одного человека, который, пройдя фронт, выработав трудовой стаж и выйдя на пенсию, вот так взял и ушел доживать свой век в заброшенную деревню. Два десятка лет вдали от людей жить только своим трудом, надеяться лишь на Бога и на себя. Делать все самому и не задавать деревенскому главе вопросы, подобные этим: почему в темное время суток нет света, почему в подъезде, то есть сенях, грязь, почему в доме нет воды, почему до реки снег не расчищен, почему нет хлеба, почему скотина на ветру, а не в стайке, почему навоз не убран, почему, почему, почему... И все эти «почему» Абдулла решает сам.
– Обманывать здесь некого, – говорит он, – а жить за чужой счет невозможно.
Абдулла в одном лице и глава деревни, и ее житель.
Как только издали заметишь дом отшельника, странное возникает чувство. Кажется, что вовсе не уезжал отсюда. Как прежде, у забора стоит прицеп для сена и дров, лает на цепи Борман. Однако нынче глаз сразу приметил бортовой «Уазик» во дворе, ульи под окнами. Как и в прошлую осень, спешит встретить нас Абдулла. Но нет за ним следом хозяйки. Отшельник опять один.
Присели с Абдуллой на деревянный настил у забора. Достал диктофон.
– Пленка есть?
И тут же, не расслышав ответ, запел.
На пригорке над рекою в нашей солнечной стране
Стоит домик одинокий от дороги в стороне.
Вольный ветер взгляд ласкает, небо радость мне дает,
С добрым утром поздравляя, птаха песенку поет.
Обвел взглядом вокруг и удивился, до чего ж точно с натуры взяты эти простые его стихи. Тепло ранней осени пахнет еловой хвоей и спелой крапивой. Здесь ее много. Опустевшее жилье человека она прячет и стережет. Речка обмелела и чуть шумит на перекатах. Лошади, звеня колокольчиком, щиплют осеннюю зелень травы. А вот птахи уже улетели. Над деревней в небе изумительная тишина.
Слуховой аппарат Абдуллы совсем устарел. Никак не можем друг друга понять. Пишу в блокноте: «Абдулла, расскажи о себе» и включаю диктофон.
– Я тептярь. Когда мать померла, мы четверо остались. Отец женился. Эта женщина оказалась плодовитой, каждый год одного мальчика таскал. За три года – три мальчика. Отец помер, утонул. Мы остались семь гавриков. В сорок втором начал на руднике работать, послали крепь возить. Потом лес рубил для Белорецкого завода. Потом ФЗО, фронт. В пятидесятом уволился, приехал с Камчатки, устроился сварщиком на ЧТЗ. Потом работал шофером. Мастером на маслозаводе. Потом завгаром был.
У меня своих детей не было. Я вырастил приемную дочь. Она замуж вышла в Челябинске. Сначала родила мальчика, а потом сразу двух девочек. Я приеду туда – дети болеют. Я говорю: давай в деревню. Не соглашаются. Тогда я сказал: перевезите меня сюда. Они меня перевезли. Дом построил. Все лето дети здесь были, дочь брала отпуск без содержания. У меня тогда пчелы были, мед, сметана – тут без сметаны не садились кушать. Дети выросли здоровые, крепкие, хорошие, уколов им не надо. Вот и остался в Байсакалово. Когда один жил, пять коров доил, но тогда я помоложе был. У меня двадцать четыре головы скотины было. Я этому, как по-новому спекулянт называется? Он мне трактор купил. Ему скотину отдал. А теперь они меня в Челябинск зовут, бросай, говорят, все и к нам приезжай, а я не хочу туда. Там умрешь – где-нибудь закопают.
– А ты где хочешь, чтобы похоронили?
– В Рысаево, где отец похоронен. Я там родился. Сам рысаевский. Государство обещает памятник участникам войны поставить. Только умирай быстрее. А вот квартиры в городе для меня нет. Писал заявление, сказали, сообщат, два года не был – его аннулировали, сказали, пиши еще. Но я боюсь умирать. Здесь умрешь, никто ведь не узнает. Будешь лежать и вонять тут, звери учуют, а потом алкаши придут, кости в мешок затолкают и в навоз закопают. А теперь вот хочу все это продать: и лошадей продать, и корову продать. Мне уже восемьдесят два года. Тут ждать нечего, глаза все хуже, хуже. Надо уйти куда-нибудь или в дом стариков.
Лошади, услышав голос Абдуллы, обступили нас, тычутся в руки мордой, нюхают и щиплют губами.
– Верхом ездил? Бери вот эту, хорошая кобыла будет, кумыс пить будешь.
– Абдулла, а вон у того дома небольшая ограда и холмик. Кто там захоронен?
– Я не знаю, и прежний хозяин тоже не знал. Он только предполагал. Отец наказ ему дал: вот это место в загородке держи, чтоб скотина не ходила. Он думал так: башкиры постоянно восстания поднимали. Вот какой-то вожак из этого восстания скрывался в Байсакалово и тут похоронен. А кто он такой, не знаю. Никто не знает.
Отшельник замолчал. Молчим и мы. Молчаливо высятся горы напротив. Каменная вечность Урала вдруг стала настолько ощутима, что застучало сердце в висках. Смерть и Вечность. А жизнь на фоне их – всего лишь миг.
«Абдулла, не уезжай. Без Байсакалово твоя душа умрет раньше тела», – расставаясь, написал я ему в блокноте. Отшельник долго вчитывался в текст, потом вырвал листок, вчетверо сложил его, засунул в карман рубашки, застегнул пуговицу, крепко пожал нам всем руки и... вдруг с хитроватым прищуром глаз:
«Эх, попасть бы на рыбалку,
На волшебный водоем.
Изловить бы там русалку,
И зажить бы с ней вдвоем».
Но на волшебную рыбалку Абдулла так и не собрался. Ему, ветерану Отечественной войны, наконец-то выделили однокомнатную квартиру в районном центре. Трудно сказать, как расставался отшельник с обжитым местом у истоков Белой. Быть может не один раз обходил он покосы, а потом поднялся на вершину Аваляка, чтобы ощутить вновь как упруг ветер, как близко проносятся облака, как бездонно и безгранично небо, как до самого горизонта шумит уральская тайга, или быть может, сидел он на камне у изгиба реки и, не слыша как шумит на перекате белесая вода Агидели, смотрел на шуструю рыбью мелочь и сочинял стихи, чтобы потом отложив переезд в город еще на один день, вечером при свете керосиновой лампы, вспоминая, а может, заново рифмуя слова, переписать в тетрадку незатейливые, но исходящие из глубины души строки:
В Байсакалово все прекрасно.
Жить можно лет до ста.
Но не нам эта дата –
Подорвано здоровье солдата. ...
***
Приехав еще раз поздней осенью к Абдулле, мы застали в его доме другого человека, по обоим берегам речки обнаружили обрывки китайских сетей, а в ограде у дома, в которой небольшой холмик и посаженные ели, до земли выбили траву лошади. Вот и не стало в Байсакалово настоящего хозяина, а у прекрасной Агидели заботливого старца.
Абдулла же на новом месте продолжал жить так, как привык, в труде и заботах. Конечно, с лошадьми и коровой пришлось расстаться, а вот пчелы, которых он купил незадолго до переезда в город, неплохо перезимовали и с первыми теплыми днями начали сердито гудеть в ульях.
Разузнав через знакомых о его житье - бытье, мы только в середине лета смогли выкроить время, чтобы еще раз увидеться с Абдуллой. Старик же на своем бортовом УАЗике, оставив благоустроенное жилье, с головой ушел в дела и мотался с пчелами по полям за взятком с гречихи, донника, эспарцета. Весь день через перелески, с увала на увал догоняли мы по дорогам Башкирии неуловимого Абдуллу. Кого ни спросим, ответ был почти одинаков: «...видели, стоял с ульями во-он на том поле», и так чуть ли не в каждой деревне.
Встретиться с бывшим отшельником нам, видно, было не суждено. Солнце уже катилось к закату, и мы повернули домой.
Вскоре пришла грустная весть: Абдулла умер. «По моим сведениям - писал знакомый - Абдулла ушел из санатория Ассы пешком в сторону Инзера и потерялся. Нашли его на вторые сутки в лесу еще живым, но без сознания. Далее он был направлен в больницу в Белорецк, где и скончался. Есть сведения, что он заболел энцефалитом».
Судьба этого человека, жившего два десятка лет почти в одиночестве, стала как бы частью нашей жизни. Горько на душе сделалось оттого, что уже никогда не почувствовать нам радости от встречи с Абдуллой, от возможности чем-нибудь помочь старику. До сих пор не вяжется его загадочная смерть с образом жизни. Но, как говорят, от судьбы не уйдешь. Лес не захотел отпускать Абдуллу, а может сама Душа отшельника не в силах была смириться с городской суетой.
«...Жить надо в согласии с Божьим миром, быть у Господа на виду. Муравьев у муравейника масса, а один на листочке – все разглядишь: и усики и лапки...»
Абдулла, не ты ли говорил нам об этом?
автор:Виктор Суродин
Оригинальный текс находится по адресу:
http://uraloved.ru/lichnosti/abdulla
Возле истока в 2013 г. был установлен меч Урал-батыра, с помощью которого его сын рассекал горы и давал людям чистую воду. 
